Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность
– Пилоту вправо, бортачу – прямо смотреть!
Параллельными галсами ходил полуслепой вертолет. У Наташи, еле пришедшей в себя после «встряски», дрогнули губы. Она посмотрела на командира и увидела на его лице улыбку, подумала, что улыбка послана ей. Редко за последнее время светлело лицо командира, а ей хотелось, чтобы в карих глазах этого человека, самого красивого, самого смелого, самого доброго и умного из всех мужчин, всегда жило счастье. Вот он улыбнулся, и ей уже не страшны ледяные мураши на стеклах кабины, ее нетянет к берегу, не беспокоит малый запас бензина. Ей не холодно, хотя двери пилотской кабины открыты для лучшего обзора. С ним тепло. Наташа сняла перчатку и провела пальцами по воротнику его куртки.
– Смотреть! – все еще улыбаясь, сказал Батурин. И она увидела.
– Прямо по носу пятно!
Вертолет пронесся около сейнера. Судно сидело мелко, его высокие борта парусили, каждый порыв ветра валил «рыбака» на волны. За кормой болталась обледенелая рыбацкая шнека. Сквозь шум мотора пилоты услышали трубный звук судового сифона.
– Гребут нашим курсом. Пусть идут, а мы провернем еще один галс. Повнимательней, ребята! – Батурин развернулся блинчиком и плавно вышел на новую прямую.
– Справа по борту льдина! – закричала Наташа и указала на что-то белесое в темных расплывчатых пятнах.
Батурин поднял нос машины и резко заломил винт.
Так вот оно, неуютное пристанище оторванных от берега людей.
Поторопились с ловом, вышли на непрочный «сморчок», и припай отошел. Льдина серая, чуть светлее воды, набухший пласт снега, готовый превратиться в шугу. Десять человек в темных роканах и белый олень, запряженный в широкие низкие нарты с рыбой. Хоть бы распрягли! Сейчас вертолет проскочит этот кусок еле спаянного снега, и тогда снова раздвигай метель перегретым мотором. Уходить нельзя. Надо развернуться на «пятке», как показывал Донсков, называя посадку заходом «на флаг».
Вертолет почти перевернулся вверх колесами и повис над льдиной, похлопывая огромным винтом. Снежные космы срывались с концов лопастей. Тугие потоки воздуха проявляли льдину. Рыбаки замерли в различных позах. Дым от затухающего костра закручивало в спираль, и он коптил их неровную шеренгу. Опустив круп и задрав голову, оскалился олень, кося на вертолет красным безумным глазом.
Увидев перед собой открытую дверь грузовой кабины, рыбаки бросились к ней. Льдина кромкой черпанула пенную сизую накипь. Люди хватались за обледенелые стойки, за мокрое колесо, срывались, мешали друг другу, а Батурин, парируя хлесткие порывы шелоника, теснил их бортом вертолета к середине льдины. В суматохе рыбаки опрокинули невысокого парнишку, и он ужом выбирался из-под тяжелых пляшущих ног.
И тут грохот мотора рассек разбойничий свист. Засунув пальцы в рот, свистел старый саами в длинной грязно-голубой рубахе, из-под которой выглядывали острые носы желтых сапог. Он укоризненно качал непокрытой седой головой, удерживая за ременный бантлер оленя. Свист будто сорвал с людей дикие маски. Рыбаки виновато улыбались, их движения стали нарочито неторопливыми.
Обледеневший вертолет оседал под тяжестью живого груза. Копоть из глушителей вбивалась черными кругами в снег. Колеса почти коснулись льдины. Последним, потрепав за шею белого оленя и прижавшись щекой к его мягкому храпу, влез старый каюр с потухшей трубкой в сморщенных губах. Олень рванулся за ним – сразу провалились задники груженых, нарт. Олень вскинулся, присел на круп. Черный зигзаг расколол льдину.
Вертолет взвыл, двинулся вперед. В какой-то миг он, тяжелый от налипшего льда и груза, прянул к воде, но немой крик Батурина: «Э-гей, родимый!» словно подтолкнул его, мотор загудел уверенней, шепот лопастей перешёл в свист.
Набрав высоту, Батурин еще раз «встряхнул» машину. Спирта в антиобледенительной системе не было. А до берега доползти было нужно.
– Теперь, считайте, мы дома, Наталья Владимировна! Берите управление, у меня пальцы затекли. – И Батурин, запрокинув голову на спинку сиденья, надвинул шапку на глаза.
…Ну вот, Богунец, летит к тебе Наташа, а ты боялся за нее, играл трагедию. Ты встретишь ее и запоешь, как молодой саам: «А лицо у нее как снег, на котором лежат два красных солнца, а волосы – золото или ветви березы, разметавшиеся под ветром, и она не стерпит, если парень вздумает ей помочь, – сама покажет, как надо бросать аркан. О, эта девушка – моя невеста!..» А я… пиво, теплое пиво буду пить, потягивать у окна с воробьем-попрошайкой… Но будь осторожен, Богунец, не верь, не будь слепым. Всё они нам никогда не отдают, а только часть, и то, когда им выгодно или больше некому отдать. Я знаю, Богунец, я хорошо знаю, поверь. Прошло шестнадцать лет, а боль вот тут…
Батурина толкнул бортмеханик. Он показал на стрелку термометра хвостового редуктора. Она ползла вверх, вздрагивала, предупреждала: масла нет, шестерни трутся всухую. Еще на земле при осмотре машины Батурин заметил на обтекателе капельку масла, хотел заставить механиков посмотреть, откуда она появилась, но квадратные глаза матери рыбаков знобко стояли в его памяти, торопили, и он промолчал. «Вот наказание за беспринципность!» Да еще тряс он вертолет несколько раз нещадно, и куски слетающего льда били по хвостовому винту. Батурин потихоньку взглянул на расстроенное лицо Наташи. Что он мог сказать ей? Чем ободрить? Пусть пока пилотирует. И он снова откинул голову, прикрыл веки.
Хорошо грела куртка, подбитая пухом гагуны. Батурин засунул руку в левый карман и нащупал осколок от сейды – священного камня саами. Этот амулет, кусочек апатита, похожий на аквамарин, подарил ему друг, охотник, в веже которого на бревенчатых стенах висят старинные бубны. На одном из них нарисовано красное лучистое солнце – бубен для прошения хорошей погоды и счастья. Подсушил бы сейчас охотник кожу бубна над костром, ударил бы по ней заячьей лапой, попросил бы у духов немножечко везения для русского брата. Да только давно не пользуется бубнами охотник, говорит, радио лучше, мало обманывает, однако, а счастье, говорит, приносит хорошее ружье.
Ветер поутих. Под серыми облаками снежинки лепились одна к другой и падали гроздьями. Зато земля прояснялась, и было заметно, как вопреки воле пилотов она притягивает к себе обледенелый вертолет. Можно и нужно было идти на вынужденную посадку, не ожидая, пока разрушится хвостовой редуктор. Но пилоты увидели качающийся луч аэродромного прожектора, и «чувство дома» заставило их продолжить полет. Ведь оставалась минута, не больше.
– Очистили! – прокричал бортмеханик, показывая пальцем на убегающий с посадочной полосы бульдозер.
